Концерт памяти С. И. Танеева
Проект реализуется при поддержке ООГО «Российский фонд культуры» как часть федерального проекта «Семейные ценности и инфраструктура культуры» национального проекта «Семья». Художественный руководитель проекта – ректор Российской академии музыки имени Гнесиных, доктор искусствоведения, профессор Александр Рыжинский.
Симфоническим оркестром Петрозаводской консерватории под руководством дирижера Алексея Кубышкина были исполнены два сочинения Танеева: Концерт для фортепиано с оркестром Es-dur (солист – лауреат XVII Международного конкурса имени П. И. Чайковского, профессор Станислав Корчагин) и премьера XXI века – неопубликованная ранее версия кантаты Танеева «Иоанн Дамаскин» с партией органа, которую озвучил заслуженный артист Российской Федерации Александр Фисейский.
В исполнении кантаты приняли участие Академический хор Российской академии музыки имени Гнесиных (художественный руководитель – Денис Морозов) и Академический хор Музыкального училища имени Гнесиных (руководитель – Оксана Глазева).
О значимости проекта, содержании уникального события и о впечатлениях от услышанного - российский музыковед, музыкальный психолог, профессор, доктор искусствоведения, доктор психологических наук Дина Константиновна Кирнарская:
ВОСХОЖДЕНИЕ
В Большом зале Московской консерватории состоялся концерт из музыки Сергея Танеева, где впервые прозвучала недавно найденная редакция его самого популярного сочинения – кантаты «Иоанн Дамаскин» с участием органа. Своеобразной прелюдией к ней был юношеский фортепианный концерт автора, сочинённый им сразу же по окончании консерватории. А весь концерт был частью грандиозного проекта «Учительство в судьбе России», локомотивом которого стала Гнесинская академия, по праву ведущая начало от самого Чайковского через его ученика Танеева, в свою очередь связанного творческими узами с Рахманиновым и его соученицей Еленой Гнесиной – основательницей Гнесинских учебных заведений: трёх школ, трёх училищ и академии, отмечающих в этом году своё 130-летие.
Хотя Танеев гордился своим музыкальным происхождением «от Чайковского», который был его учителем по композиции, юный автор в первом же крупном сочинении – фортепианном концерте – распрощался со своим любимым наставником. Там, где незабвенный Пётр Ильич являл чудеса мелодической щедрости и сердечной открытости, его любимый ученик Танеев в предельно экономной форме демонстрировал несгибаемость духа, титаническую силу воли и мелодический аскетизм. Нельзя было не заметить авторский алгоритм, повторяющийся на разные лады: рядом стоящие звуки с трудом уступали место друг другу, образуя суровую ступенчатую линию. Встраиваясь в этот поток, лауреат последнего конкурса Чайковского Станислав Корчагин обрушил на слушателей лавину пианистической мощи, сметающей всё на своём пути – такая энергия, казалось, могла бы двигать горы. Оркестр под руководством ректора Петрозаводской консерватории Алексея Кубышкина деликатно посторонился, с северной скромностью поддерживая солиста. Вздумай оркестр и дирижёр выделиться в этом музыкальном поединке, их общее звучание превысило бы слуховые ресурсы аудитории, что и было учтено дирижёром с полнейшей неизбежностью.
Гвоздь программы кантата «Иоанн Дамаскин» стала продолжением уже намеченной линии, которую голоса из зала назвали molto maestoso. Сергей Танеев вообще был композитором в духе molto: всё кроме сентиментальности и излияния нежных чувств было в нём как бы на грани – строгость и сила, железная логика и полифоническая виртуозность, серьёзность и сдержанность выражения – всё уже громко заявляло о себе в его первом опусе – кантате «Иоанн Дамаскин», посвящённой памяти великого артиста Николая Рубинштейна.
Дирижёр Алексей Кубышкин словно бы смягчил танеевскую чрезмерность, придавая звучанию невероятную естественность: мощь двух хоров, органа и оркестра не подавляла весомостью – с равной лёгкостью прослушивались голоса струнных и духовых, фундаментальная густота органа и широкие звуковые «взмахи» полётной хоровой темы. Маэстро Кубышкин подал её, как и задумал автор, виртуозно разделённой между пением и речью: более плавно, нежели речь, но более отчётливо, нежели пение. Так, колеблясь между ними, не раз повторенная мелодия воспринималась как новая при каждом появлении, нисколько не утомляя. Внезапные переключения от задумчивости к настороженности, от свободного мелодического разлива к суховатой сдержанности происходили очень органично: без малейшей нерешительности дирижёр вёл за собой грандиозную массу звука, тяжесть которой нельзя было почувствовать.
Первая часть в исполнении Алексея Кубышкина невидимым образом создавала драму составляющих её противоположностей: небесной чистоты, с одной стороны, и сдержанного аскетизма, с другой. И если бы можно было уподобить музыку Танеева православной живописи, то родственными ей могли бы стать фрески Феофана Грека, исполненные благочестия и отеческой суровости. Ведь не случайно композитора так влекло к хитросплетениям строгого письма – спор между умом и сердцем питал постоянные противоположности его Музы, не желающей склониться ни к тому, ни к другому. Вторая часть скрывала воздыхания и сожаления за привычной скромностью выражения, и звучание было похоже на кроткую молитву, что не давала забыть безнадёжное «со святыми упокой». Финальная фуга в трактовке Алексея Кубышкина, напротив, будто прибилась к другому берегу: своей мощной энергией и высеченными из камня контурами она напоминала не столько торжественное вхождение в «небесные селенья», о котором говорил текст, но скорее вечное движение жизни, её вечное усилие, всякий раз устремлённое прочь от небытия и тлена.
Дирижёру удалось провести величественный рассказ о жизни и смерти с покоряющей убедительностью; в его руках музыка Танеева обрела как бы внутреннюю пружину, толкающую повествование от начала к концу с полнейшей неизбежностью, где каждый шаг был необходимым этапом на расчерченном автором пути. Оркестр в обоих частях концерта, не теряя самостоятельности, виртуозно аккомпанировал солисту и хору, добровольно беря на себя роль «второй скрипки», без которой солирующие партии не могли бы развернуться в полную силу. Оба хора при этом демонстрировали исключительную подготовленность и уверенность; они пели с такой чуткостью и гибкостью, которая не оставляла маэстро Кубышкину никакой почвы для принуждения и нажима – публика наслаждалась совместным музицированием равных партнёров – оркестра и хоров-солистов, естественно следующих намерениям дирижёра-лидера.
Музыка Танеева с самого начала, уже в юношеском концерте заявила о себе как об особого рода преодолении, причём, настолько мощном, что оно могло казаться преображением, да и было им. О таком преодолении-преображении был снят выдающийся фильм о Великой Отечественной войне на сюжет Василя Быкова, фильм Ларисы Шепитько «Восхождение» с музыкой Альфреда Шнитке. Основная тема фильма состоит из трёх соседних звуков, переступающих от одного к другому с пугающей тяжестью. Так композитор воплотил гигантское усилие, которое требуется для жизни по божьему завету вопреки всему – то был императив, жёсткий и непреклонный, ведущий к восхождению души в иные пределы. В те самые пределы, к которым возносилась музыка Сергея Танеева во всех его сочинениях, начиная с фортепианного концерта, так привязанного к поступенным мелодическим шагам, и дальше через «Иоанна Дамаскина» ко всем последующим шедеврам. Исполнение его музыки студенческим оркестром Петрозаводской консерватории, двумя гнесинскими хорами и двумя солистами – пианистом Станиславом Корчагиным и органистом Александром Фисейским – сочетанием естественности, простоты и серьёзности напоминало музицирование в храме. Пожалуй, только в храме музыка могла бы вызвать в памяти строки сонета Микеланджело на вечную тему жизни и смерти:
«Я словно б мертв, но миру в утешенье
Я тысячами душ живу в сердцах
Всех любящих, и значит, я не прах,
И смертное меня не тронет тленье».
Автор фото - Петр Колчин